– А ты понимаешь, что сейчас происходит? Я сейчас открою своим ключом свою дверь в свой дом. А завтра пойду в сельсовет, оформлю прописку и порву справку переселенца. Я буду как все. Понимаешь? Как все. Просто человек, живущий в своей стране…
…Тане очень повезло. Добрые люди помогли ей купить скромный домик в селе, куда она переехала с тремя детьми, два года промыкавшись по чужим углам. На самом деле, это «повезло» хоть немного уравновесило несколько лет сплошной черной полосы. Незадолго до начала войны Таня наконец-то построила дом в Красном Луче и собиралась из роддома переезжать в него. Младший сын родился с синдромом Дауна. Поэтому прямо из роддома Таня вышла мамой-одиночкой, потому что папа Никитки категорически заявил, что «это» точно не его, поэтому дальше – сами, без меня.
А потом была война. Дом так и остался стоять необжитый, никому больше не нужный, а Таня с детьми переехала в Киев. Вернее, в Киеве несколько раз штопали сердечко Никите, а жили они то в одном, то в другом селе. Каждый раз, стоило им немного обжиться и посадить огород, у хозяев менялись планы и они опять переезжали в следующую развалюху. До тех пор, пока девушка по имени Соня не сказала, что так дальше продолжаться не может и не собрала денег для покупки дома. С этого момента Таня с детьми не просто получили крышу над головой, которую никто не отнимет, они еще и вырвались из виртуального «гетто», в которое их загнало государство.
Миграция с оккупированных территорий: как изменилось количество переселенцев в регионах с начала годаПочти 1,6 миллиона человек покинули свои дома из-за российской оккупации Крыма и войны на востоке Украины.
Теретически «справка переселенца» дает людям, бежавшим от войны вглубь страны, некоторые выплаты и льготы. На практике – связывает по рукам и ногам, лишая многих конституционных прав. Мало того, никто не спрашивает у человека с донецкой или луганской пропиской, хочет ли он оформлять статус переселенца. Просто без этой милой бумажечки, но с соответствующей пропиской в паспорте, человек не сможет лечь в больницу, открыть счет в банке, устроить ребенка в детский садик. Ему эта справка положена по умолчанию. А вместе с ней в довесок – ряд ограничений.
Например, при оформлении социальных выплат он не может самостоятельно выбрать банк. Никому не интересно его мнение. Выбор за него уже сделали – Ощад и никаких вариантов.
При переезде с места на место, даже внутри города из одного района в другой, ему придется уведомлять об этом социальные службы, переоформлять все выплаты и ждать очередную проверку. Проверки проводятся для того, чтоб убедиться, что он на самом деле живет по указанному адресу, а не просто числится. Происходят они с некоторой цикличностью. Но, как правило, неожиданно. И если обладатель справки имел несчастье уехать в отпуск, лечь в больницу, поехать погостить к друзьям, оказаться в командировке – выплат его лишат. Нет, конечно, потом он их восстановит, предоставив соответствующие документы… Через полгода примерно.
Именно из-за этих обязательных проверок многие хозяева отказываются сдавать жилье переселенцам. Кому нужны комиссии, вламывающиеся к тебе домой? Тем более, что договоров об аренде по большей части никто не заключает, а значит, приход проверки вполне может потянуть за собой еще и визит из налоговой. Да и вообще – кому нужен квартирант, которого постоянно проверяют. Проверяют – значит, неблагонадежен. Другой логики нет.
К концу третьего года войны государство так и не разработало хоть какой-то более-менее внятной стратегии по работе с переселенцами. Если с учетом худо-бедно справились, хотя цифры официальные и отличаются от тех, которые приводят международные организации, то что делать с этими учтенными, никто толком объяснить не может. Нет внятной программы по жилью. Нет понимания о путях интеграции людей в местные сообщества. Нет даже четко озвученной позиции: мы ждем возвращения оккупированых территорий, или понимаем, что люди застряли здесь надолго, если не сказать навсегда. Нет даже механизма, позволяющего получить участок на кладбище, если переселенец не дождался окончания войны и умер на мирной территории. Потому что бесплатное место на кладбище положено по месту прописки. В Горловке, например. Ну, или в Луганске.
...Урна с прахом Володи год простояла в киевском крематории. Его жена Оля боялась ее оттуда забирать, не понимая где осядет с детьми. Возвращаться домой она не планирует, даже если тут будет совсем туго. Понимание того, во что превратился ее родной Донецк, сильнее страха неустроеной жизни с детьми в чужом городке и без мужа. Он боролся с онкологией до последнего. Ему было важно победить рак для того, чтобы взять в руки оружие и вернуться отстаивать свой дом. Девять курсов химиотерапии вогнали семью в долги, но не спасли ему жизнь. На похоронах, кроме жены, плохо соображающей от горя, были слегка нетрезвый батюшка и двое волонтеров... Через год Оля обжилась на Западной Украине и похоронила урну с прахом на маленьком сельском кладбище. У нее нет надежды получить жилье от государства, но есть профессия и двое детей. Которых ей теперь в одиночку поднимать на ноги.
Впрочем, наличие мощного стимула в виде детей и нормальной профессии все равно не дает гарантии того, что переселенцу удастся встать на ноги на новом месте. У Веры совершенно чудесная профессия – она организовывает праздники. Где-то далеко, в запертой квартире в Луганске у нее осталось несколько сотен костюмов, скучающих по своей хозяйке. Уехать в небольшой город она не сможет – там нет спроса на ее волшебные умения. Квартиру в Киеве она не тянет. Потому что на руках у нее трое детей и практически слепая мать. И если на еду и лекарства она зарабатывает спокойно, то съемное жилье ей пока не по карману.
Живет она с санатории. Это одно из немногих мест компактного поселения, куда селили людей еще в 14-м году. Санаторий много раз переходил из рук в руки, каждый новый собственник утверждал, что он-то и есть настоящий хозяин. Ровно до прихода следующего. Смена «собственников» каждый раз сопровождалась силовыми захватами. Стрельбой и вызовом полиции. Иногда для разнообразия отключают свет. Тогда жители санатория греются возле буржуек в холле и готовят во дворе на костре.
Надо отдать должное государству – его неспособность в первый год войны поселить людей в компактные поселения и лагеря для переселенцев, как ни странно, сыграла положительную роль в их жизни. Те, кто остался один на один со своими проблемами, зубами выгрызали свое место под солнцем. Они работали на трех работах. Они хватались за любые возможности. Они понимали, что положиться им не на кого, кроме самих себя и волонтеров. Они с болью, кровью и потом влились в новую жизнь. И если бы не унизительные «справки переселенцев» со всеми прилагающимися бонусами, уже ничем не отличались бы от провинциалов, перебравшихся в новый город в поисках лучшей жизни.
Как изменились выплаты внутренним переселенцам за год«Слово и Дело» подготовило инфографику о том, какие изменения произошли в области выплат внутренним переселенцам в Украине в первом квартале 2017 года.
Те, кому «посчастливилось» в первые месяцы поселиться в общежитиях и санаториях, а чуть позже – в модульных городках, попали в замкнутый круг, из которого выбраться достаточно сложно. Такие проблемы есть по всему миру. Во всех лагерях беженцев. Люди за очень короткий срок попадают в коллективную созависимость и теряют способность к вычлению своего «я». Личность размывается, превращаясь из «я» в «мы», к тому же густо окрашенное проблемами «мы». На первом этапе все проблемы компактного поселения активно решаются извне. За воротами стоит очередь из гуманитарщиков и психологов, которые кормят, поят, лечат, одевают и скрашивают досуг. Компактное поселение – удобное место для визитов СМИ, международных делегаций и просто сочувствующих всех мастей. Никого не надо искать – вот они все, в одном месте «тематически» собраные. Приезжай в любое удобное время – не ошибешься.
Вот только первый этап интереса и внимания пропадает достаточно быстро. Но к моменту угасания интереса люди уже успевают привыкнуть к тому, что проблемы решаются исключительно извне. Наступает этап искуственной инвалидизации. И даже самому сильному человеку становится практически невозможно вырваться оттуда. Даже самое убогое существование становится привычным. И коллектив начинает неотвратимо деградировать, по закону жанра скатываясь на уровень самого слабого. Это чем-то напоминает законы длительных переходов у стаи волков, когда темп задает не самый быстрый, а самый медленный.
Уровень жизни в ОРДЛО и на неоккупированной территории: сравнение заработков и ценЗарплаты и пенсии в оккупированных районах Донецкой и Луганской областей существенно ниже, чем на подконтрольной украинскому правительству территории, а цены – наоборот выше.
Часть людей, не сумев устроить свою жизнь тут, вернулась домой. За линию разграничения. В относительно утихшие города и села по ту сторону фронта. Четыре стены и крыша над головой – весомый аргумент для тех, кто «просто живет». В родном доме можно не замечать абсурдности «молодых республик» и попытаться жить иллюзией обычной жизни, формируя узкий круг общения.
Такую роскошь могут позволить себе далеко не все. Многие из тех, кто решил вернуться, прямиком попадают «на подвал» – за «предательство молодой республики» и пополняют и без того длинные списки гражданских пленных. Шансов попасть в списки обмена у них практически нет. И остается только надеяться на то, что дело ограничится парой месяцев общественных работ и отбитыми почками.
Война идет уже три года… Три года судьбы людей, имевших несчастье родиться не в той части страны, ломаются и крушатся. Мы привыкли к тому, что они есть. Нас больше не пугают слова «беженцы», «обстрелы», «раненые». Да и слово «двухсотые» перестало резать слух. Что уж говорить о каких-то там незнакомых нам людяъ. Ни государство, ни общество, уже и не помнят особо, что нет такого монолита, как «переселенцы». Есть люди. С конкретными именами. С конкретными судьбами. Живущие наедине со своими трагедиями. Такими маленькими на фоне большой войны. Почти незаметными…
Леся Литвинова, специально для «Слова и Дела»
ЧИТАЙТЕ В TELEGRAM
самое важное от «Слово и дело»